Решилась написать о своей жизни, пока что-то еще осталось в памяти.
Мои родители приехали в деревню Камень осенью 1941 года. Сестре было полтора года, а брату семь месяцев. Шла война. Мама рассказывала, что они ехали на грузовой машине с трестой, которую везли на Чернецкий льнозавод. Я родилась 13 июня 1944 года.
Сама я мало что помню из своего детства, проведенного в деревне Камень. И все-таки мне кажется, что оно действительно было беззаботное, босоногое и голодное, как и у всех детей в деревне… Были подруги и друзья: Галя Герасимова, Аверины Таня и Лида, Куликовы ребята, Задиранова Валя (она жила в детском доме). Деревня Камень была расположена на территории Чамеровского сельского совета. Почему была? Потому, что ее нет с семидесятых годов прошлого столетия. Я там жила до августа 1953 года. В деревне в 1941 году на территории бывшего монастыря был образован детский дом для детей - сирот, потерявших родителей во время войны, и школа семилетка.
В 1953 году был организован дом-интернат для детей с патологиями.
В то время сохранились некоторые здания от монастыря, начатого строиться в конце девятнадцатого века как Параскево – Пятницкая община.
Строили монастырь в 1908 – 1913 годах 140 инокинь-монашек, которых собрала мать Евсевия из православных храмов Руси. (Впоследствии она стала игуменьей этого Троице Пятницкого монастыря). Строили они его на территории, покрытой лесом. Спиливали этот лес, расчищали землю под строительство, месили глину и изготовляли кирпичи.
Легенда гласит: шел путник, но заблудился и прилег около огромного камня. Ночью ему приснился сон, как будто бы к нему спустился архангел Михаил и сказал, чтобы он на этом месте построил храм. Когда на утро путник проснулся, светило яркое солнце, и луч осветил ему путь из леса. Путник на этом камне построил часовенку, а потом об этом чуде рассказал Евсевии.
И до настоящего времени на камне есть след, как бы отпечаток ноги, и небольшая трещина, в которых собирается, а может, поступает из земли сквозь камень вода, так как она не высыхает никогда и на вкус как родниковая. Видимо, под камнем есть родник. Так получила свое название деревня Камень.
Деревня Камень, где мы жили, разделена была речкой на две части. Монастырь находился на более низком, левом берегу, вторую часть деревни мы называли Горкой, так как дома были расположены на достаточно высоком правом берегу.
В нескольких метрах от этого большого камня, вдоль по склону горы, находился еще один родник. Вода в нем была совсем ледяная. Мы, ребятишки, часто летом спорили на что - нибудь, кто может дольше всех простоять в этом роднике, духу хватало на несколько секунд.
Женщины - монашки построили семиглавый храм (его взорвали в 1941 году, чтобы взять кирпич для строительства аэродрома, но так он и не был использован). Постепенно вокруг храма строилась деревня, а также люди строили свои дома и на высоком берегу реки, где находился священный Камень. После революции была создана Коммуна, преобразованная впоследствии в колхоз.
К 1941 году на территории монастыря оставались еще два кирпичных здания: баня и мастерские, а также деревянное здание: двухэтажное - это кельи монашек.
Это здание (кельи монашек) в шестидесятых годах было перевезено в Весьегонск, где оно здравствует до настоящего времени. В нем имеются несколько квартир.
Сколько было мне лет? Не помню. Может пять, шесть, а может и семь. Вспоминается, как мы лазали по разрушенному храму. В развалинах храма находили разноцветные плитки, пластинки фольги, окрашенные сусальным золотом, разноцветные осколки стекла и играли ими.
Теперь, посещая многие храмы, я представляю, какой это был красивый храм. Купола сверкали золотом. Внутри храма были цветные витражи, стены, а, возможно, и пол выложены цветной плиткой.
Из разноцветных стекол делали калейдоскопы. Дядя Миша Герасимов давал нам тоненькие пластинки стекла, мы заматывали нитками и бумагой три грани, вовнутрь насыпали цветные стеклышки. Цветной плиткой летом играли в «Раек», теперь эту игру называют «Классики». Речка Суховетка, неширокая, мелкая и каменистая, всегда манила к себе. Я любила бродить по ней, делать из мелких камней запруды. Выложишь круг из камней, проход узенький оставишь, мелкой рыбешки – красноперки (мы ее называли «быстрянки») много туда набьется, закроешь проход камешком и собираешь эту рыбешку в банку. Кошке Муське, конечно, ничего почти не доставалось, пока шла домой, съедала ее сырую. Мать говорила, что я всегда была голодная. Вместо семечек мне служили высушенные мамой картофельные очистки, которые она подвешивала на чердаке в полотняных мешочках, а потом добавляла в лепешки.
Местами речка была поглубже (вода доходила нам по грудь), где мы купались. А еще за деревней в лесу были большие ямы, заросшие травой, которые почти все лето были заполнены водой. В них купаться было очень приятно.
В низине у реки, в небольшой избе, состоящей из одной комнатки и крошечной кухни, доживали две старушки - монашки. Они рассказывали, что эти ямы остались после добывания глины монашками для строительства монастыря.
Но, может быть, это были воронки от бомб, ведь во время войны железную дорогу бомбили, а она проходила в пятнадцати километрах от деревни.
Каждое лето взрослые ребята из детского дома и деревенские, а такими мы, малышня, считали ребят в возрасте 12-13 лет, возводили подобие плотины на реке. Туда мы уже боялись соваться, так как было достаточно глубоко, а ребята постарше, умевшие плавать, ныряли с этой плотины. Двоих ребят, Жору Ризен и Шуру (Александра) Шондыш, мы, малышня, просто боготворили. Они никогда не смеялись и не издевались над нами. Мальчики не только ловили нам летом под камнями (где поглубже) пескарей, но старались меня и мою подругу Галю Герасимову опекать (зимой таскали доски для катания с горы наверх), помогали лепить снеговиков. Мы зачастую с подругой не могли поделить ребят. Каждой из нас казалось, что другой мальчик лучше делает.
Было у нас еще одно развлечение, и это не было противно, а наоборот даже нравилось. У Герасимовых во дворе был пруд, который летом покрывался у берегов лягушечьей икрой, и мы, сидя на бережку, пропускали ее сквозь пальцы. Потом, когда появлялись головастики, ловили их на спор, кто больше их поймает.
Пока жили в деревне Камень, с нами жила бабушка, мать отца, Козлова Пелагея Захаровна. Я очень смутно представляю ее, небольшого роста. Помню только ее рубашку или кофту пестрой расцветки. Этот материал наша мать получала по талонам.
Помню, у сестры из такого материала было платье ( уже совсем недавно я использовала пух – перо из подушек и обнаружила под несколькими наволочками наволочку из такого же материала. Удивительно, что за шестьдесят с лишним лет краски на ней не поблекли).
Наверное, я не очень слушалась свою бабушку, так как насколько я себя помню, я все время гуляла по деревне, особенно, в летнее время.
В деревне была своя хлебопекарня, в которой делали также леденцы - петушки. Там работала соседка, которая иногда давала нам, ребятишкам, бракованные леденцы.
Помню, в магазин привозили конфеты - подушечки, красные, прозрачные, не обсыпанные сахаром, липкие. И продавщица (не помню, как ее звали) тоже иногда угощала нас слипшимися в комочек конфетками.
В зимнее время я, как и все дети в деревне, должно быть, сидела дома, так как не было хорошей обуви. Вспоминается один случай: наша мама ушла в город Весьегонск (35км.) на учительскую конференцию в зимние каникулы.
Брат Юрий, старше меня на три года, решил подшутить надо мной, а может, это была и не шутка. Мне очень хотелось иметь цветные промокашки из тетрадей, и он обещал их мне, если я босиком обойду дом по снегу. Я, конечно, обошла. Мать рассказывала, что я после этого заболела корью и получила осложнение на уши, долгое время, как говорила мама, я была глухая. И даже сейчас, отвернувшись от разговаривающего человека, не могу разобрать слов. Я понимаю, о чем говорят, если только смотрю на собеседника.
Я еще не ходила в школу, но очень хотелось писать ручкой. Брат иногда давал мне перышко из ручки, прикручивал его к палочке. Такой вот самодельной ручкой я училась писать. А за это я должна была брату зимой языком лизнуть железную дверную наружную ручку.
Весной, в Пасху ребятишки отправлялись по деревне обходом по домам, где нас одаривали крашеными яичками, которыми мы играли, то есть стукались ими: у кого дольше не разобьется.
Любила я встать ни свет ни заря, чтобы успеть, когда мать вытащит чугун из печки, взять из него верхние пропеченные с корочкой картофелины, как будто из костра.
Летом можно было собирать всякие травы и ягоды. За деревней было местечко, где росла малина белая. Я старалась туда ходить уже одна, так как не хотела делиться с подругами ягодами. Кроме того, по берегу реки росли кусты черной смороды. Было ее много. И жители деревни собирали ее на зиму, сушили. Она была не только хорошей заваркой для питья, но и как лечебное средство.
Жили очень бедно, хотя родители и получали деньги, которых не имели в деревне колхозники. Хозяйства у нас не было, скот не заводили, так как сарая в наличии не имелось, и жили в одной небольшой комнате школьной конторы.
Если колхозники, имея хозяйство, платили натуральный налог (яйцо, молоко, мясо), то нашим родителям нужно было это все купить и сдать государству, кроме того ежегодно подписаться на заем в размере оклада месячной заработной платы.
В 51-ом или в 52-ом годах вспоминается эпизод с письмом т. Сталину.
К этому времени наша мать разработала уже достаточно большой участок огорода. Кроме участка в 15 или 20 соток под картошку было несколько гряд. И вот в один из этих годов воспитанниками детского дома были вытасканы (украдены) овощи. Мы, вся троица: сестра, брат и я - написали письмо т. Сталину о том, что натворили детдомовские, просили заступничества от самоуправства детдомовских детей. Наша мать тогда лук - семенник пересадила под окна, перед домом. Хотя перо у лука было уже большое, но удивительно быстро прижилось.
Я уже училась в школе, (читать научилась в четыре года, так как стол был один, и я внимательно слушала брата и сестру).
Мой первый учитель - Смирнов Сергей Павлович. В первом классе я была одна. Учитель вел сразу три класса. Во втором классе, наверное, было человека три и в третьем человек семь – десять, не больше (в основном детдомовские).
Зимой, когда мать топила плиту, мы запекали на ней картошку, нарезанную дольками (теперь такой деликатес называют чипсами и его сколько угодно в любом магазине).
И опять же брат, не помню уже за что, раскаленным на плите ножом приложился к моей щеке. Ожог был виден еще несколько лет.
В те годы учили писать по специальным тетрадкам в косую линейку (двойную).
Я же научилась писать без всяких прописей, как писали брат и сестра. Буквы я писала без наклона, то угловатые, то круглые. Очень трудно было переучиваться писать по прописям в третьем и четвертом классах.
А так как я была все-таки дочка учителей, Сергей Павлович мало уделял мне внимание в классе. Если мне хотелось гулять, я просто говорила учителю, что у меня болит голова, и он отвечал: «Ну, ладно, иди, Галенька». Я, конечно, шла преспокойно гулять вместо дома. Мои подружки были младше меня на год или даже на два.
Жил в деревне наискосок от нашего дома инвалид (вместо правой ноги была деревянная культя). Очень злой был мужчина. Помню только его фамилию Рягин.
Даже гнилую картошку весной на колхозном поле не давал собирать. Из этой картошки мы лепили драники и запекали на палочках в костре.
Особенно он бушевал, если дети играли около колхозных сараев. Однажды, не разобравшись, он уздечкой ударил моего брата. В результате чего у брата стало косоглазие и ухудшилось зрение. Наша мать, конечно, после его простила, так как у него семья была большая, семеро детей.
Чтобы не умереть с голоду, наша мать работала не только в школе, но и в колхозе, чтобы получить хоть какие – нибудь продукты. А через год весной ей за работу колхоз выдал захудалую корову красной породы. Неожиданно через пару дней корова дала уже два литра молока, потом в течение лета набрала вес, и к осени стала давать по двадцать пять литров. Это молоко мама сдавала государству и за мясо, и за яйца, которые раньше приходилось покупать и сдавать. Но пили ли мы молоко сами, этого я не помню.
Перед переездом в Весьегонск корову родители продали. За ней приехали из Москвы с ВДНХ.
После продажи коровы наша семья переехала в Весьегонск.
А это уже другой виток жизни.
Галина Ивановна Пронина на Камне.
(Место, где стоял дом )
