Родилась я в селе Чернецкое Овинищенского района Калининской области.
Не важно, что район и область переименовались, но это место моего рождения записано в моей метрике. И в школу я ходила в Чернецкую, а потом в Кесемскую Овинищенского района. И живу я на Овинищенской возвышенности, отрогах Валдайской возвышенности. И все дорожки и тропинки здесь мною избеганы. Память о моём селе мне очень дорога, просто священна.
Помнить я себя начала очень рано, наверное, лет с двух. Ведь я запомнила, как мама несла меня в одеяле в медпункт на прививку. Прививка под лопатку показалась мне очень болезненной, и я сердилась на маму, что она позволила причинить мне такую боль. А вот фельдшера, горбатенькую Марью Семеновну, я невзлюбила. Но и сталкиваться с ней мне больше не пришлось. Вероятно, прививки все были уже сделаны, а болеть в детстве я, вроде бы, не болела. А если заболевало горло, то бабушка делала мне горячую припарку. В чулок накладывала сенной трухи, заваренной кипятком, и прикладывала к горлу на всю ночь. Утром болезни как не бывало.
А вот сам медицинский пункт мне очень понравился. Располагался он в доме тёти Лизы Герасимовой. Сама она двумя мальчиками занимала кухню и спальню, а вот из прихожей в сам медпункт вели распашные филенчатые двери, выкрашенные в белый цвет.
В медпункте было светло и уютно. На окнах стояли цветы, медицинские принадлежности находились в белом шкафу за стеклянными дверками. Наверное, это чистота, белизна и обилие света меня так поразили.
Мы-то с мамой жили при школе, она работала техничкой, и занимали помещение с русской печкой. Помещеньице было маленькое, там стояла ещё кровать, стол и был небольшой проход. Единственное окно выходило на север, поэтому в комнате всегда было мало света. Кроме того, моё раннее детство проходило на печке, а там было совсем тёмно.
Утром мама меня одевала, кормила и сажала на печь, а сама уходила на работу. На печке было тепло, слезть с неё я не могла по причине малости, ножки не доставали до ступенек.
Сама школа располагалась в экспроприированном у местных священников «большом доме». Память сохранила оштукатуренное изнутри крыльцо, высокую лестницу куда-то, вероятно, на чердак. Двора и сеней при здании не было, окна – на все четыре стороны.
На моей памяти ломали изразцовую печь – белые кирпичи с синим узором. Сохранившиеся целые кирпичи служили столиком, половинки – стульчиками для моих игрушек. Хотя, как таковых игрушек-то не было, были осколки битой посуды и стёкла и назывались «черепашками».
В школе было два класса – маленький и большой. В маленьком раньше были две спальни – одна для мальчиков, другая для девочек. У священника было много детей. Перегородку между ними сломали, и в класс вели две двери. В одну входили ученики, в другую – учитель. Также через вторую дверь выходили «артисты» для представления во время школьных утренников.
В большом классе, вероятно, бывшей зале, была сложена уродливая глиняная печь, которая располагалась между двумя дверями малого класса. Одна её стена обогревала маленький класс, три других –большой. Была ещё учительская, в которой проживала директор школы. Раньше это был кабинет священника.
Сидеть на печи мне было скучно и я начинала распевать во всё горло песню «Расцветали яботы и дуты» /яблоки и груши/. Конечно, я мешала вести уроки, ученики смеялись. Замечания учителей на меня не действовали, ведь я пою у себя дома, а ваши уроки менее не мешают.
Было очень голодно. Какая-то приезжая девочка слепила из земли пирожки и заставила меня их есть. Я откусила, пожевала, а проглотить не могла. Так вкус земли запомнился мне на всю жизнь!
Родная земля спасала от отчаянного голода всю деревенскую детвору. С весны и до осени мы «паслись» на лучках /пойма реки/, поедая «кислицу» /щавель/ и «опестыши» /светлокоричневые стебли хвоща с шишечкой на верху/. Родители пекли хлеб из цветков и корней «богова коренья» и варили щи из крапивы. От той крапивы у меня до сих пор «крапивница», ни обжечься, ни щей поесть крапивных.
Территория села осваивалась постепенно. Сначала я ходила с мамой к бабушке по улице Поповка, затем на углу направо и по большой улице. Считать сколько домов нужно пройти я не умела, но запомнила «розовую калитку» на доме Фроловых. От неё через один дом жила моя бабушка. «Розовая калитка» служила мне ориентиром несколько лет, пока я не запомнила все дома. За этой «розовой калиткой» жила эвакуированная из Ленинграда семья Смирновых - бабушка, дедушка и три внучки - Зоечка, Милочка и Людочка. С Людочкой я подружилась и бегала к ней даже когда они переехали на Подгорную улицу в Углов дом. Мне было там интересно.
Старшие девочки ходили в школу, они разрешали нам порисовать цветными карандашами и читали книжку про Гаргантюа и Пантагрюэля. А в ней мы раскрашивали картинки. Дружба наша прервалась с отъездом семьи в Ленинград, а писать друг другу мы не умели, нам было по пять лет.
Ещё одна дорога, опять же с мамой, была по лавам, мимо «Кишкомойки», мимо церкви – в магазин. Там мама, пока работала в школе, получала свой паёк хлеба. Что это был за хлеб в военные годы! Однажды забыли убрать четверть кусочка хлебушка, а утром мышка оставила нам горстку «костики» /наружная оболочка овса или ячменя/. Даже мышка не стала есть этот хлеб, а мы ели.
Так вот, однажды я пошла в магазин без мамы. Вышла из магазина на крыльцо и вижу: - «розовая калитка» и совсем рядом! Я к ней подошла, но вижу, что это другой дом и соседние дома другие. Что это была Подгорная улица я ещё не знала. Мне было года три. А где же моя знакомая «розовая калитка»? Тогда я решила вернуться снова на крыльцо магазина и пойти в другую сторону по главной улице, мимо незнакомых домов. Ну вот и «розовая калитка»! Ура! Я у бабушки! Очень я тогда себя похвалила за то, что не растерялась, не расплакалась, а сообразила, что нужно поискать другую «розовую калитку».
Летом 1943 года мама купила небольшой домик в Фоминском переулке, на краю, за полпуда муки и отцовский велосипед. Отсюда мне приходилось бегать к бабушке уже через треть села. Но она показала мне дорогу покороче, мимо пруда, по Лебедеву переулку наискосок и к той «розовой калитке». Пруд в том переулочке был огромный - пожарный водоём с островком ближе к западному берегу. С весны и до осени в нём плавали все сельские утки и гуси-лебеди, потому и переулок Лебедев. А располагался он как раз напротив улочки Поповки.
Лет с 4-х в районе бабушкиного дома у меня появились друзья: Галя Голубкова /Яковлева/, Вова Кавин, Толя Петров, Аня Петрова.
Купив дом, мама ушла с работы из школы и вступила в колхоз. Работала там от зари до зари /время-то военное/.
Проснувшись утром, я вылезала в подворотню в куричье окошечко и бежала к бабушке. А там уже ждали друзья, мы всей компанией бежали на реку. По пути рвали «опестыши» или забегали в гороховое поле, если оно было на нашем пути. На реке на животах выползаем всю лучку в поисках «кислицы». Как она успевала отрастать? Ведь кроме нашей компании там «паслись» и другие «оравы». Но мы, такая малышня, всегда находились под опекой старших детей, /1935-37/ года рождения.
Однажды, сбегая с горки и на ходу скидывая одежонку, я споткнулась и на полном ходу вылетела в речку, прямо под корягу. Пытаюсь встать, а коряга не даёт. Уже слышу голоса старших детей: «Где же Валька-то?» Тогда думаю: «Если я влетела в эту сторону, значит надо выползать в обратную». Поползла по дну, а речная трава перевивает руки-ноги, лезет в лицо. Но я упорно пользу к своему спасению. Наконец поднялась. Ура! Коряги нет!
Тут Валя Фролова меня подхватила, вытащила на берег, сдернула мокрую рубашонку, завернула в своё платье и посадила отогреваться. Моя спасительница! Недавно я напомнила ей об этом, но она даже не помнит этот случай.
Родная река! Как мы любили в ней барахтаться, купаться. Она ведь тоже подпитывается родничками и подземными ручейками нашей земли. Она была богата рыбой и раками. И что это было за наслаждение, когда старшие мальчики или парни угощали нас печёными раками! Жаль, что мало, ведь нашей «саранчи» было много, нужно чтоб всем досталось.
После войны моя овдовевшая мама вторично вышла замуж. Так вот, отчим был заядлый рыболов. Особенно богатый улов он приносил в половодье. Рыба заплывала в ямки, лунки, бачажки, а после спада воды оставалась там, бери её голыми руками. Отчим приносил по ведру, а мне 7-8 летней девочке нужно было это ведро перечистить.
Мама сушила рыбку в печке, а зимой варила из сушёной рыбки суп. Щук вялили на чердаке, они и спасали в сенокос, в самую бескормицу. В нашей речке Кесьме водились плотва, ерши, подлещики, окуньки, голавлики и щуки. Иногда попадались налимы. Наши младшие дети даже сочинили песенку про отцовское увлечение на мотив известной «Каротшки».
До утра бродить с сетями, тями, тями
Наш папашенька готов, тов, тов
А вернётся он с рыбалки, балки, балки
Стыдно показать улов, лов, лов.
На рыбалку он ходил после работы, иногда задерживался надолго. Ужинать не садились, пока не соберется вся семья. Таков семейный уклад. Вот младшие дети, томясь от ожидания, и сочинили эти куплеты, их было много.
Родные колодцы. Их было в селе 13 штук. А какая в них была вода! И это тоже произведение родной земли. В каждом колодце вода имела свой вкус. Самая вкусная вода была в колодце в «Кишкомойке» в русле ручейка. Студеная, родниковая. А самый почитаемый был колодец под названием «Приказ». Вода в нем была тоже очень вкусная. Располагался он в центре села на сельской площади, где обычно читали приказы и указы властей и решения сельского схода. Прекратил он своё существование в начале 21 века. Вода перестала разбираться, село обезлюдело и вода ушла. В 2016 году его накрыли бетонной плитой во избежание попадания в него людей или животных.
Ещё один колодец памятен мне тем, что находился он в нашей улочке между нашим домом и домом бабушки Груши Корниловой. К ней приходила внучка Юля Моторенкова. Правда, когда она пошла в школу, стала называться Кудрявцевой. Она меня была старше на один год. Дружили мы с ней два года, когда мне было 5 и 6 лет. Она просила у бабушки Груши «гумагу» /бумагу/. И мы с ней шли рисовать на скамеечку колодца, куда ставят ведро. Там было солнечно и радостно. И никто за нас не боялся, что мы в колодец упадём.
Юлечка была очень красивая девочка. И почерк у неё был красивый, когда она пошла в школу, как-то он рано сформировался. К сожалению, её мама вышла замуж, и они уехали в Кесьму, забрав Юлю из второго класса. Больше мы с Юлечкой не виделись никогда.
Земля – это чудо природы. На ней всё произрастает. Помню, проснувшись однажды, была поражена «золотым» лугом. Вечером он был зелёный, а наутро распустились одуванчики и луг заиграл другими красками.
Иногда мама брала меня в поле, когда можно было чем-то перекусить – огурчиком или яичком. Она жала злаковые культуры, а я бегала по полю и любовалась золотыми колосьями. А как приятно было засыпать под копной из снопов. Там был особый запах. А как меня сводило с ума льняное поле! Во время цветения поле волновалось, как голубое море, а при созревании это было золотое море, колышущееся под ветром.
Мы, сельские дети, рано познавали труд. В 7 лет нам уже делали маленькие валечки и мы с бабушками шли околачивать льняные головки. За 10 околоченных снопов полагалась награда – одна конфетка-подушечка или драже. Лет в 10-11 мальчикам уже поручали работу на лошадях. Прикрепляли определённую лошадь, за которой нужно было ещё и ухаживать: поить, гонять в ночное, утром поймать, запрячь и ехать на работу. Девочкам поручали лошадей с 12 лет. Даже председательская дочка Миля Липина работала на лошади. Постарше, лет с 16, ставили «под вила», подавать сено на воза на лошадь или машину, скирдовать клевер. Потом придумали околачивать лён колесами машины, предварительно очистив дорогу до твёрдого грунта. Расстилали снопы, забирались на машину, и пока она ездила по снопам, самозабвенно пели песни. Голоса были чистые, звонкие, а песни чудесные.
Однажды в колхозе была посеяна гречиха. Это было ещё одно маленькое чудо. Во время цветения поле сияло нежно розовым цветом.
Ну как не любить эту землю! Она давала столько впечатлений, столько радости и удовольствия. Сформировала характер, развила эстетическое чувство.
А сенокос! Сколько запахов, сколько разнотравья. Не важно, что за лето ни один раз обгоришь, Говорили: «Мамина одежка заживёт». Важно, что этот коллективный труд приносил радость общения, удовольствие, а усталость была приятной.
А сколько радости доставлял нам лес! Мало того, что он давал дрова, пиломатериалы, которые готовили на местной лесопилке. Это был байдак, тёс, дранка /или щепа/ для кровли крыш. Сколько удовольствия получали мы, собирая малину, землянику или грибы. Всё, что произрастает в лесу, даёт свой особый неповторимый запах. В малиннике погружаешься в царство сладости, в земляничнике – в необыкновенный аромат. Даже рыжиковые кочки издают терпкий запад грибов.
В своё время за лесами ухаживали, убирали сучья, чинили изгороди, выкашивали лесные поляны, пасли скот.
Кровью обливается сердце при виде сегодняшних загаженных, заваленных, неухоженных лесов. А многие просто вырубили, испоганили и никакой обещанной рекультивации.
А ни с чем несравнимый сельский воздух! Есть особая весенняя пора, когда земля просыпается, начинает отстаивать. Небо становится высоким и голубым. Под вечер пахнет свежеколотыми еловыми дровами, запахом распускающихся почек и пробуждающейся природы.
Ещё одно приятное занятие – отвод талых вод, пробивка ручейков. Снег в них становится крупинчатым тоже со своим снежным запахом.
Разве можно не любить эту землю? После прожитой вне её жизни, она снова позвала меня к себе.
Жаль только, что с земли ушёл хозяин. Поля запустели, поросли подлеском, трава в лугах не косится, стоит бурьяном. Скота нет и, кажется, жизнь замерла. Очень обидно.
Где же хозяева, скупившие колхозные земли? Где государство?
Валентина Николаевна Губарева
.jpg)
.jpg)
.JPG)
